ЭТО Я – ЭДИК
|
|
Мне давно хотелось поговорить с Эдуардом Сагалаевым как с человеком, которого знаю с детства, когда он еще не был известен и знаменит. Мне хотелось поговорить не с Президентом Национальной ассоциации телерадиовещателей, а с живым, мятущимся, размышляющим, иногда сожалеющим, честным по отношению к себе и, безусловно, незаурядным человеком. Отзывчивым на хорошую шутку и интересную мысль, и просто очень отзывчивым. Хорошо, если нам с Эдуардом Михайловичем это удалось, и тогда вам откроется непривычный, во многом незнакомый Сагалаев. |
─ Эдуард Михайлович, я знаю, что вы с Людмилой, женой, часто бываете в Самарканде. В городе, где мы с вами выросли и познакомились. Я была еще школьницей, а вы юношей, начинающим журналистом... Что заставляет возвращаться туда время от времени? Перефразируя – вы давно покинули Самарканд, но Самарканд не покидает вас до сих пор?
─ Самарканд в моей жизни больше, чем один из городов на карте мира. Пусть даже один из древнейших и красивейших, с выдающейся историей и памятниками древнего зодчества. Сейчас я уже понимаю, что город этот мистический, хотя и тогда чувствовал это интуитивно. Мистика была во всём: в шуме листвы тополей и карагачей, в закатах Солнца, в звёздах, до которых можно было при желании дотронуться рукой, в лабиринтах Шах-и-Зинды…
─ Это правда. Сколько городов сменила и часовых поясов, а ведь только Самарканд занял все сердце… Это и правда мистика.
─ Рад, что чувствуем одинаково, Алла… Детство мое самаркандское и подростковость были обычными, хотя не во всём. Ходил в школу с книгой в руках, ни разу не споткнувшись, с изумлением обнаруживая себя всегда на солнечной стороне улицы, где за плюс 50. А напротив - всего 42. Конечно, хулиганство: улица на улицу, городские на завокзальных, бились велосипедными цепями, бывало и постреливали. Это был конец 50-х - начало 60-х, город был наводнен беглыми преступниками со всей страны, оружия было много... Почти бандитский был город.
Мама, и особенно отец, переживали, что их единственный сын Эдик связался с дурной компанией, не подозревая, что он был если не заводилой, то «духовным лидером».
Потом вдруг ранняя астма, и многое переменилось…
Поступил на филфак, стал играть в народном театре, позвали диктором на областное радио, потом в газету, освещать комсомольскую жизнь. И вдруг Роман-газета. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича». Конечно, я знал, что деда раскулачили и сослали всю огромную семью в Среднюю Азию, а маме моей было тогда двенадцать. Он и после войны посидел, но ничего об этом не рассказывал. Но Солженицын, Солженицын... меня словно перевернуло. И пошло: Самиздат, Авторханов, Анастасия Цветаева, Доктор Живаго, Бабий Яр и всё-всё-всё. Дружба с сосланным в Самарканд молодым антисоветчиком Олегом Петриком, приезд к нам в город знаменитого писателя («В окопах Сталинграда»), а потом яростного противника Советской власти Виктора Некрасова... Кстати, он меня и всех собравшихся в тесной квартирке, поразил ещё и тем, что в разгар вечера ломанулся в туалет, который был занят целующейся парочкой, после чего непринужденно вышел на балкон и оросил древний город с четвёртого этажа.
Вот это свобода! - мелькнуло у многих.
─ Смешно. Не исключено, что после этого наш Самарканд и стал мистическим…
─ Как версия – пойдет, принимаю (смеется – А.Л.). А я тем временем уже по-взрослому оценивал родной город. Часами бродил по старой его части. Шептал: Боже мой, какая красота, как это вообще возможно? Регистан. Биби-Ханым. Шах-и-Зинда. Гур Эмир. Обсерватория Улугбека. Тогда, тысячи лет назад, люди понимали, чувствовали, создавали эту невероятную гармонию архитектуры, музыки, а какую поэзию! А что создали мы? Грязь, трамваи, партийную газету «Ленинский путь»… Да, чуть не забыл. Я ведь влюблялся! Часто и неистово. Один раз чуть не застрелился. Правда, пистолет был стартовый, но я хотел посмотреть на реакцию Вальки Панфиловой. Она меня не остановила, нет. Она с интересом смотрела, что будет с моей головой. И тут я взял и разлюбил её.
─ Долго освещали комсомольскую жизнь? Понравилось?
─ Нет. Я быстро разочаровался, потому и попросился в секретариат.
А вскоре меня пригласили работать в Ташкент, в республиканскую газету. Так и началась моя другая жизнь, и можно сказать, моя карьера.
─ С годами мы все меняемся, облик наш тоже. Некогда похожий на олененка, тонкий порывистый кудрявый юноша с глазами-вишнями, я вас помню именно таким, стал солидным (noblesse oblige) степенным вельможей. Такой облик соответствует только положению или внутреннему состоянию тоже? Каким вы остались (или не остались) внутри?
─ Мне странно и смешно смотреть на себя в зеркало. Никогда не делаю селфи. Это ведь не я. Вот это я (показывает фото – А.Л.). Я удивляюсь, почему уже не получается взбегать на 12-й этаж, потому что пока дождёшься лифта… И почему уже не могу не спать четверо суток подряд, как это было, когда монтировали 60 фильмов (по одному каждую неделю) из цикла «Наша биография» об истории страны СССР. Правда, потом, утром, засыпал в тарелке с борщом. И, почему, черт возьми... Много «почему». Но! Я остался таким же изворотливым и хитрым, так же люблю Битлз и кошек, женскую красоту и мужское рукопожатие, фильмы Феллини и Кэмерона, так же плачу от горя, когда случается горе.
В чём-то люди не меняются никогда. Ну, а в чём-то, конечно, меняются, и довольно радикально. Все-таки, мне кажется, я стал другим, но только в чем прок? Да, я стал опытнее, я повидал мир, и остро почувствовал, что есть другая красота, другие люди, другие религии, другие небеса. Но что с того? Всё это уйдёт вместе со мной в урну с прахом. Поэтому стараюсь, как советуют мудрецы, жить здесь и сейчас. Любить жену и детей здесь и сейчас. Здесь и сейчас слушать своё сердце (не в прямом смысле, конечно, потому что там уже перебои), здесь и сейчас каяться, молиться… Здесь и сейчас наслаждаться.
─ Ваш путь от молодого журналиста областной газеты до Президента Национальной ассоциации телерадиовещателей, тернии этого пути, известны не всем. Хотя имя ваше для всех неразрывно связано c телевидением. Но мы знакомы давно, и я знаю, что вы проживали очень непростую жизнь, стояли перед сложными выборами, нравственными, были слабым и сильным, разным… Что внешнее впечатление и представление о вас как о благополучном удачливом конформисте – очень упрощены и обманчивы…
─ Я пришёл в Останкино, на 12-й этаж. Надел единственный, купленный в Ташкенте костюм, которым очень гордился: он был по моему тогдашнему вкусу очень красивым, в чёрную и оранжевую полоску. Тогда и появилось у меня первое прозвище: усатый-полосатый.
 |
Эдуард Сагалаев, Владислав Листьев и Дмитрий Захаров в эфире программы «Взгляд», 1988 г. |
Это было счастливое и невероятно трудное время. Масляков, Леонтьева, Лысенко, Прошутинская, Малкин, Володя Соловьев (он вёл удивительную передачу «Это вы можете»)... Владимир Яковлевич Ворошилов. Яркие, талантливые, амбициозные люди. И я - самый молодой в редакции, мне было 27 лет, мальчик из Узбекистана, выходец из комсомола, к которому относились снисходительно, с долей презрения. Спасли меня женщины. Я как-то сидел в своём кабинете, поздний вечер, грусть и отчаяние, надо уходить из редакции. Налил коньяку. И вот открывается дверь и входит она. Садится, закуриваем, выпиваем. И она мне рассказывает, как мне дальше жить и что делать. Ходить на все съемки, сидеть в автобусе ПТС, быть на всех монтажах и учиться, учиться, учиться, невзирая на насмешливые взгляды, на мат в аппаратных, на унизительные реплики в мой адрес. А я ведь гордый самаркандский парень. Но... Как-то очень всё быстро произошло. И вот я уже сижу у Ворошилова в квартире, где стены выкрашены в чёрный цвет, а под потолком красная лампа и мы говорим о природе этого невероятного чуда, которое называется Телевидение. Он Мастер (а Маргарита у него Наташа Стеценко), и он открывает мне свои секреты.
Почему мы сдружились с ним, такие разные и по возрасту и по так называемому бэкграунду? Он ведь работал и с Марком Захаровым, и с Юрием Любимовым, знал выдающихся актёров, режиссёров, писателей, музыкантов. Но возникла между нами какая-то магия, и он делился со мной своими мыслями, переживаниями о глубоко личном. Вот так и познавал я эту новую жизнь, эту профессию.
Ну а потом - глянь! - Горбачев, перестройка, и - твою мать! (восхищенно) гласность!!! «Двенадцатый этаж», где я впервые появился в роли ведущего, и, наконец, «Взгляд», программа, которая вообще перевернула представление о телевидении, о том, как оно может разговаривать с людьми, молодыми и старыми, богатыми и бедными, самых разных взглядов и опыта. И наконец - программа «Время», где уже была серьёзная политика, где я вёл воскресную передачу «Семь дней», первую в истории советского ТВ информационно-аналитическую программу.
Алла, я знаю о себе, что я конформист, иногда презираю себя за это. Но одновременно были до абсурда смелые поступки. Давал в прямой эфир, впервые на советском телевидении, забастовки, а в первые дни после путча - материал о том, как новая власть упоительно дербанит партийное имущество. Репортажи из Ферганы, из Сумгаита, из Тбилиси, из Чечни, где лилась кровь. Я брал ответственность на себя, несмотря на выговоры, на то, что мои передачи дважды закрывали.
И всегда уходил сам, не дожидался, когда меня уволят. Понимал, что дальше только отступать.
─ Часто приходилось преодолевать страх?
─ Сказать, что мне не было страшно, это вообще ничего не сказать. До дрожи в коленях, липких ладоней. Перед первым эфиром «Семи дней» сходил в церковь Нечаянная Радость на Шереметьевской, помолился. Просил дать силы держаться и, главное, не солгать.
─ И все же, в чем секрет вашего успеха? Я помню, как в разговоре нашем, несколько лет назад, вы сказали – я не считаю себя талантливым. А разве может «сделать» такую карьеру неталантливый человек? Вы-то не можете не знать честный ответ на этот вопрос… Внутри себя – как отвечаете?
─ Я давно знаю ответ на твой вопрос. Благодарю Господа за то, что он не дал мне такого ужасающего свойства, как … Зависть. Я видел, не однажды, что она способна сделать с человеком. Это страшно. Я, конечно, могу посожалеть, что не так умён, как хотелось бы, не так одарён, так и не овладел английским и так далее. Но вот что есть во мне - это искреннее восхищение талантом людей, как живших когда-то, так – особенно - окружающих меня.
Я благодарен Судьбе за дружбу с великим академиком Святославом Фёдоровым, всемирно известным психологом из Америки Станиславом Грофом, индийским гуру Раджишем Далалом...
Я умею любить и ценить людей телевидения, может быть, кого-то даже слишком. Я даже придумал шутку про себя: когда уйду на покой и окажусь без денег, сяду в подземном переходе в Останкино и повешу на грудь табличку: «Продаю возможности». Многие благодарны мне только за то, что когда-то дал им шанс.
Кстати, о любви к окружающим. Ты как-то спрашивала меня «о хороших и плохих людях». Существуют ли они в чистом виде. Хороший этот, а тот плохой. По большому счету, конечно, или наверное, существуют. Как существует Добро и Зло. Но!
Когда-то в детстве я лежал в больнице, о, это была самаркандская больница тех времён, 19 человек в палате, умирающих стыдливо завешивали белой простыней. Мой сосед был недавно вышедший из тюрьмы рецидивист, он был законченным наркоманом с циррозом печени. Убил он кого-то или воровал, не знаю. Выпрашивал у сестры дозу, становился разговорчивым, я слушал его, раскрыв рот. А потом его переместили за простыню и примерно сутки он кричал не переставая. Никто к нему не пришёл, не подержал за руку. Только врачи и нянечки копошились иногда возле его кровати. Фамилия его врезалась мне в память, звучная фамилия Разумовский (да на самом ли деле его?). Вот и всё. Хороший он был? Плохой? Сколько я видел хороших людей, совершавших странные поступки, и плохих, не менее странное, неожиданное для них совершавших..
Я могу сказать только о себе: я молю Бога, чтобы он простил меня за то, что я, сам того не ведая, мог совершать… И еще за то, что недолюбил родителей, жену, детей и внуков… Чтобы он дал мне сил любить, попросить прощения, исправить то, что ещё можно.
─ Эдуард Михайлович, вы часто последние годы бываете в Индии. Почему? Зачем? Поиски чего? Страх смерти?
─ Индия – моя любовь. Когда впервые прилетел в эту страну, на роскошном джипе с белыми подушками отправился прямо из Дели в Ришикеш, мировую столицу йоги. Но! Водитель как-то яростно ехал по встречке, как, впрочем, и все вокруг, объезжая коров, миролюбиво жующих полиэтиленовые пакеты прямо на дороге, где кучи навоза и мусора. Мне стало как-то плоховато. Через два часа этой езды я попросил остановиться возле какого-нибудь кафе. Вхожу. Обшарпанные пластиковые столы, засиженные мухами, роящимися вокруг. Мне масала-ти, говорю я, обнаруживая знание индийской кухни. И работник приносит мне большой стакан. Стакан чёрный от грязи. Это что? - тупо спрашиваю я. - А что? А, вот это! - сверкая белозубой улыбкой, отвечает он и протирает стакан пальцем. Изнутри. И ликующе подаёт его мне назад. И я вдруг понимаю, что вот он, момент истины. Или я немедленно разворачиваюсь и вон из этой страны, или я пью этот чай, и будь что будет.
Чай оказался вкусным. Дорога даже забавной. Ришикеш прекрасным. Конечно, я никому не советую повторять мой опыт, и Индию я полюбил не только за чай.
Я повторяю: ты не можешь принять или не принять Индию, она сама это решает. Лачуги и храмы, бродячие мошенники и святые, тысячи лет великой культуры и духовности. Всё это Индия, и я всегда скучаю о ней.
─ Спасибо вам большое за ответы, которые для многих, надеюсь, станут открытием… За искренность и почти исповедальность.
Беседовала Алла ЛЕСКОВА
Фото: из личного архива Эдуарда Сагалаева
Читайте также:
